Неточные совпадения
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на
языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его
знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду
язык его
не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Притом
не знал и другого
языка, кроме русского.
Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт
знает чего
не было… я думаю себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на французском
языке подпускает ей такие комплименты…
— По сту! — вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему в самые глаза,
не зная, сам ли он ослышался, или
язык Собакевича по своей тяжелой натуре,
не так поворотившись, брякнул вместо одного другое слово.
Бедная Софья Ивановна
не знала совершенно, что ей делать. Она чувствовала сама, между каких сильных огней себя поставила. Вот тебе и похвасталась! Она бы готова была исколоть за это иголками глупый
язык.
Я
знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским
языкомВладея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах
язык чужой
Не обратился ли в родной?
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо
знала,
Журналов наших
не читала,
И выражалася с трудом
На
языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш
языкК почтовой прозе
не привык.
Перенимают черт
знает какие бусурманские обычаи; гнушаются
языком своим; свой с своим
не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
Теперь мы отойдем от них,
зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных
языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно,
не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Мне объявили, что мое знакомство и она, и дочь ее могут принимать
не иначе как за честь;
узнаю, что у них ни кола ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги, деньги;
узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы, французскому
языку и танцам.
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе
не насмехаюсь; мне только говорить этим
языком надоело. Ну куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам.
Знайте, что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
Увы, он и по-русски-то
не умел объясняться порядочно (
не зная, впрочем, никакого другого
языка), так что он весь, как-то разом, истощился, даже как будто похудел после своего адвокатского подвига.
—
Не люблю этого сочинителя. Всюду суется, все
знает, а — невежда. Статейки пишет мертвым
языком. Доверчив был супруг мой, по горячности души знакомился со всяким… Ну, что же ты скажешь о «взыскующих града»?
Это было
не очень приятно: он
не стремился посмотреть, как работает законодательный орган Франции,
не любил больших собраний,
не хотелось идти еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо
знает язык французов.
— А — что? Ты — пиши! — снова топнул ногой поп и схватился руками за голову, пригладил волосы: — Я — имею право! — продолжал он, уже
не так громко. — Мой
язык понятнее для них, я
знаю, как надо с ними говорить. А вы, интеллигенты, начнете…
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных
языков; почему-то
не хотелось, чтоб Марина
знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское.
Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь говорят: «Что у трезвого на уме — у пьяного на
языке».
—
Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек
не сошел с
языка. Все
знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один
не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
— Обойти? Обойдешь, поди-ко! Глаза какие-то зеленые! Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство, никакого Обломова и
знать не знаю: это все Тарантьев!» — да с
языка нейдет; только пал пред стопы его.
Ей хотелось, чтоб Штольц
узнал все
не из ее уст, а каким-нибудь чудом. К счастью, стало темнее, и ее лицо было уже в тени: мог только изменять голос, и слова
не сходили у ней с
языка, как будто она затруднялась, с какой ноты начать.
Недостало духа и
не нужно было обнажаться до дна души перед чиновником. «Я и книг
не знаю», — шевельнулось в нем, но
не сошло с
языка и выразилось печальным вздохом.
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство,
знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор…
Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея
языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя
не стал потчевать
языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
— Вы оттого и
не знаете жизни,
не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы
не любили! А любить,
не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш
язык,
не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Одного франта так отделал,
узнав, что он в Троицу
не был в церкви, что тот и
язык прикусил.
—
Не принуждайте себя: de grace, faites ce qu’il vous plaira. [о, пожалуйста, поступайте, как вам будет угодно (фр.).] Теперь я
знаю ваш образ мыслей, я уверена (она сделала ударение на этих словах), что вы хотите… и только свет… и злые
языки…
— И все! А тут бог
знает что наговорили… и про нее, и про вас!
Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые
языки!.. Этот отвратительный Тычков…
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера,
знал древние и новые
языки, хотя ни на одном
не говорил,
знал все литературы, был страстный библиофил.
Я
узнал потом, что этот доктор (вот тот самый молодой человек, с которым я поссорился и который с самого прибытия Макара Ивановича лечил его) весьма внимательно относился к пациенту и —
не умею я только говорить их медицинским
языком — предполагал в нем целое осложнение разных болезней.
Хоть я и
знаю язык, и даже порядочно, но в большом обществе как-то все еще боюсь начинать; да и выговор у меня, должно быть, далеко
не парижский.
— «Да как ты сделаешь?» — «Это уж, если
не обидно вашей светлости, — наш секрет-с», — говорит, и,
знаете, русским этаким
языком.
Оставим это, друг мой; а «вериги» мои — вздор;
не беспокойся об них. Да еще вот что: ты
знаешь, что я на
язык стыдлив и трезв; если разговорился теперь, то это… от разных чувств и потому что — с тобой; другому я никому и никогда
не скажу. Это прибавляю, чтобы тебя успокоить.
Здешние народы, с которыми успели поговорить,
не знаю, на каком
языке, наши матросы, умеющие объясняться по-своему со всеми народами мира, называют себя орочаны, мангу, кекель.
В одном из прежних писем я говорил о способе их действия: тут, как ни
знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его
языке,
не имея грамматики и лексикона.
Вот уж другую станцию еду в телеге, или скате, как ее называют здесь и русские и якуты,
не знаю только на каком
языке.
Я
не помню, чтоб в нашей литературе являлись в последнее время какие-нибудь сведения об этом крае,
не знаю также ничего замечательного и на французском
языке.
К сожалению, никто из них
не знал никакого другого
языка, кроме испанского.
Якутского племени, и вообще всех говорящих якутским
языком, считается до двухсот тысяч обоего пола в области. Мужчин якутов сто пять тысяч. Область разделена на округи, округи на улусы, улусы на наслеги, или нослеги, или, наконец…
не знаю как. Люди,
не вникающие в филологические тонкости, попросту называют это здесь ночлегами.
С баниосами были переводчики Льода и Cьоза. Я вслушивался в японский
язык и нашел, что он очень звучен. В нем гласные преобладают, особенно в окончаниях. Нет ничего грубого, гортанного, как в прочих восточных
языках. А баниосы сказали, что русский
язык похож будто на китайский, — спасибо! Мы заказали привезти много вещей, вееров, лакированных ящиков и тому подобного.
Не знаем, привезут ли.
По-французски он
не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом
языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех
языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы
не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
В груди у Половодова точно что жгло,
язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего
не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов
узнал дом Заплатиной.
— Никакого твоего Федора Павловича
не изволю
знать, — как-то грузно ворочая
языком, проговорил мужик.
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только
не на Малек-Аделе, а на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его
языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он
узнает Яффа…
Тут я нашел одну старуху, которая еще помнила свой родной
язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить только 11 слов. Я записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни одного слова
не знала по-китайски, а теперь она совершенно утратила все национальное, самобытное, даже
язык.
Мужчины были одеты по-китайски. Они носили куртку, сшитую из синей дабы, и такие же штаны. Костюм женщин более сохранил свой национальный характер. Одежда их пестрела вышивками по борту и по краям подола была обвешана побрякушками. Выбежавшие из фанз грязные ребятишки испуганно смотрели на нас. Трудно сказать, какого цвета была у них кожа: на ней были и загар, и грязь, и копоть. Гольды эти еще
знали свой
язык, но предпочитали объясняться по-китайски. Дети же ни 1 слова
не понимали по-гольдски.
Впрочем, Библии он и на других
языках не читал, он
знал понаслышке и по отрывкам, о чем идет речь вообще в Св. писании, и дальше
не полюбопытствовал заглянуть.
He-немцы, с своей стороны,
не знали ни одного (живого)
языка, кроме русского, были отечественно раболепны, семинарски неуклюжи, держались, за исключением Мерзлякова, в черном теле и вместо неумеренного употребления сигар употребляли неумеренно настойку.
Немцы, в числе которых были люди добрые и ученые, как Лодер, Фишер, Гильдебрандт и сам Гейм, вообще отличались незнанием и нежеланием
знать русского
языка, хладнокровием к студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда
не снимали.
Даже учитель немецкого
языка в гимназии
не знал его; это меня до того удивило, что я решился его спросить, как же он преподает.
От скуки Орлов
не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать «о кредите», — нет,
не туда рвалось сердце, но другого выхода
не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной,
не смея даже давать волю своему
языку.